Пугачев-победитель - Страница 40

— Опять же, — добавил веско Голобородько, — разве так полагается? Кто народ взбулгачил? Вставай, мол, люд крещеный, подымайся на бояров да на дворянов землю и волю добывать. Ну, и поднялись толпы несметные. А теперь как же так? Прощевайте, мол, милые, разбирай шапки, расходись по домам, подставляй спины под барские батоги?

Хлопуша поддержал:

— Слово твое, что золото. Взбулгачили тьмы, с местов своих сорвали, заплели, запутали, а сами пойдем теперь персидских или там индейских девок щупать? Оне, мол, гладкие да сладкие! Нет, так нельзя! Опять же, легко сказать, валяй к персюкам и больше никаких! Это при Стеньке очень просто, а ты пойди, теперь попробуй. Сам царь Петр и тот во как нажегся!

— И вовсе не нажегся. Два княжества заграбастал.

— Верно. А толку-то что? Нагнал туда солдатья, да казаков, а они животными стали. Как мухи дохли. А потом появился у персюков свой царь, то ли Надиром звать, то ли Задирой. Да стал он на наших головотяпов напирать, н-ну, и пришлось на замирение идти. А царские войска, поди, не такие были, как наши. Сами же наших трухлявыми зовете, а Персию да Индию завоевать беретесь! Ерема, Ерема, сидел бы ты дома, жевал бы солому...

Тогда вмешался сидевший в сторонке и внимательно прислушивавшийся к спору средних лет тучный человек с темным рябоватым лицом и золотой сережкой в левом ухе.

— Все это — пустые слова! — сказал он спокойно и уверенно. — Какая там Персия? Какая там Индия? Не с нашим рылом за такие дела браться! Одна наша надежда на Россию. Ежели наше дело выгорит, то только здесь, в России. А не выгорит здесь — пиши пропало. Ермаковы да Стеньки Разина времена прошли. Пойдете на Персию да на Индию, никто вам помощи не окажет, а решитесь на Москву идти, помощь будет, и поляки помогут, и шведы, и король прусский. Недаром он Петру Федорычу два письма прислал. Любезным братом кличет...

Все засмеялись.

— Ах, и хитер старый черт, король пруцкой! Так-таки и написал: любезному, мол, братцу. Это Емельке-то, беглому казачишке. Одно слово, вперед заскакивает. Ловок, старый хрен!

— Говори, князюшка! — обратился добродушно к темнолицему Пугачев. — Вы, Мышкины князья, башковитые. Кстати, пошто тебя Рюриковичем кличут?

Темнолицый, чуть наморщив лоб, ответил:

— Суета сует и всяческая суета. Перед лицом господа бога что князь, что грязь — не все ли равно?

— Одначе?

— Был некогда, во времена оны, князь на Руси, Рюриком звали. Пришел, будто бы, варяг с двумя братьями; Синеусом да Трувором, и стал княжить в Новгорода. А от того Рюрика и пошли князья, сначала киевские, потом прочие.

— А твой род, значит, от того Рюрика, что из воряг?

— Не из воряг, а из варягов! Народ такой был, шведского корня! — насупившись, продолжал Мышкин. — И были потом от того на Руси православной князья Мышецкие, а от Мышецких и пошел мой род. И зовусь я Федор Мышкин-Мышецкий. А род наш кондовый, и кабы не злоба врагов, в 1613 году на Земском Соборе быть бы выбранным в цари московские не Мишке Романову, а моему пращуру, Симеону Мышкину-Мышецкому. Взъелся на него, на Симеона, князь Пожарский...

— Так что, выходит, отняли от вас венец царский? — спросил Пугачев.

— Не от «нас», а от пращура моего Симеона. А мне венца земного не надобно, все тлен... Кая польза человеку, аще и весь мир приобрящет, душу же свою отщетит? А власть — страшное дело. Кто у власти сидит, тому трудно душу спасти... Нет, ищи ты, Петр Федорыч, себе царства, а я тебе не супротивник. Буду тебе верным слугой!

— Значит, на Москву идти совет даешь?

— На Москву!

— Постой, ребята, нельзя так, с бухты-барахты! — вмешался опять Зацепа.

Снова закипел ожесточенный спор.

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

— Испить бы! Дай-ка, Сеня, кваску, что ли!

Юноша, русоволосый, голубоглазый, с нежным румянцем на покрытых пушком круглых щеках, отложил в сторону старопечатное «Житие святых» и поднялся с лавки, чтобы подать отцу, князю Федору Михайловичу Мышкину-Мышецкому, ковшик с душистым и крепким, щиплющим язык, розовым грушевым квасом.

— Ну, что, на чем решили, тятя?

— Галдят все еще, — тихо ответил старый князь. — Сколько голов, столько умов. Одно слово, подлая чернь, безголовая, безмозглая... И всегда так было и так будет. Прочти внимательно Библию, разве не одно и то же? Были у древних израильтян патриархи — они и патриархов не слушали. Были заместо патриархов судьи, да разве они слушали судей своих? Были пророки и цари. Разве кто их слушал?

— Наши не хотят, значит, на Москву идти, тятя?

— Да разве они сами знают, чего хотят? — грустно усмехнулся князь Федор. — Вон Зацепу, того на Персию тянет. Пугачев, так его какие-то «индейки» соблазняют. Оне, говорит, сладкие! А Жлоба, Хмара да Выходцев не прочь бы в Сибирь сунуться, китайцев можно грабить. А Хлопушу Москва манит. Говорю же: сколько голов, столько умов. А в головах этих мозгов-то и нету… Надоел мне их галдеж. Ушел отдохнуть на часок. Голобородько наладит.

Сел на лавке около окошечка. Достал из кармана своих потертых штанов несколько бумажек, посмотрел на них, пожевал губами, положил обратно. Задумался Чуть слышно вымолвил:

— Эх, Гришутка!

По красивому лицу молодого княжича пробежала тень печали.

— Братца Гришу вспоминаешь, тятя?

Старик не отвечал.

— Хоть бы то место найти, где тело его покоится! — продолжал юноша грустно. — Хоть бы косточки белые достать да отвезти в родной земле схоронить, в нашем Мышкине.

Старик пожал плечами и угрюмо вымолвил:

— Знать бы, кто погубитель Гришутки, хоть расплатился бы с ним, ворогом!

— Ты, тятя, на старого Голобородьку подозрение питал?

— И теперь питать продолжаю! — ответил князь. — Да не он один замешан.