Пугачев-победитель - Страница 38

Сам Пугачев, бледный, с трясущимися руками и блуждающим взором, страдая от тяжкой головной боли из-за вчерашней попойки, сидел в почетном углу под иконами на лавке, покрытой дорогим персидским ковром. Несмотря на то, что никто не курил, в избе дышалось тяжело, и воздух казался насыщенным какой-то кислятиной. Окна и двери были плотно притворены, чтобы никто не мог подслушать разговор «анпиратора» с его ближайшими советниками. Перед дверью и под окнами маячили вооруженные до зубов часовые.

— Нет, ты говори напрямки: что думаешь таперя делать? — приставал Хлопуша к Пугачеву.

— Да чего ты на меня пырскаешь? — сердито отвечал Пугачей — Надо-ть сообразить, как и что. Нельзя же, не спросясь броду, да лезть прямо в воду! Ты раньше посмотри в святцы, а тогда и бухай в колокол!

— Да ты не отлынивай! Каки таки еще «святцы»?! Ты прямо говори: обещал Москву вверх тормашками поставить?

— Ну, обещал! А дальше что?

— Обещал Катьке шею свернуть? Обещал еще весной Казань единым махом взять?

— Да чего ты ерепенишься?

— Почему засел в Чернятине, как паук в норке аль суслик лысый, да ничего и не делаешь?

— Время удобное выжидаю!

— Струсил ты, вот что! Никакого там время удобного тебе не надобно. Прищемил тебе Михельсонов хвост, так ты и не оглядываешься!

— А ты бы того... Полегше бы! Как смеешь в моем присутствии так выражаться? — огрызнулся Пугачев. — Я тебе кто? Разе я не твой анпиратор?

Хлопуша, неистово гундося, прошипел:

— Ой, убил! Ой, зарезал! Анпиратор, скажи пожалуйста! Чего ты передо мной ломаешься, как писаный пряник? Кто тебя и в анпираторы-то произвел, как не я с Мотькой покойным, которого михельсоновы гусары зарубили?

Зацепа, раздувая ноздри и сердясь, вмешался:

— Одначе, это все не порядок! Ты бы, Хлопуша, того... в сам деле, поосторожнее!

— А ты помалкивай! — прогундосил Хлопуша. — Я не с тобой разговариваю. Я тебя наскрозь вижу и понимаю. Залез в министры, а сам по сторонам глядишь, как бы стрекануть куда подальше. Думаешь, я того не знаю, что вы с анпиратором уж третьего гонца с цветными каменьями да с земчугом в Турцию переправили на всякий, мол, на случай?

— А хотя бы и переправили, твое какое дело? — возразил, покраснев, Зацепа. — У его царского величества и секретные дела бывают. Может, отправили мы гонцов к великому визирю, чтобы нам помочь от султана была!

— Байки! — засмеялся Хлопуша. — Ты, миляга, иди, морочь голову кому другому. А для кого две корчаги с червонцами в Бугровском бору зарыл? Может, к сатане скрозь землю червончики отправил, чтоб он, дьявол, тоже помочь прислал?

— Твои, что ль, червонцы были? — озлился Зацепа.

— Твои, твои. Да зачем ты их зарывал?

— А тебе-то что?

— А то, что лататы вы задать собираетесь! Врете, не удерете! Не выпустим!

Пугачев застучал кулаком по столу.

— Берегись, Хлопуша! — вымолвил он с угрозой. — Я, брат, не посмотрю на тебя. Ты меня знаешь!

— Тебя-то? Как облупленного! — засмеялся Хлопуша. — Все рубцы на твоей спинке, царское твое величество, и те знаю.

Голобородько, перешептывавшийся в это время со своими «пафнутьевцами», счел свои долгом вмешаться

— А кричать не полагается! — сказал он. — Первое дело, глотку порвать можно, а второе, криком печи не нагреешь. От крику-то только воздух портится, а вы бы, цари, да министры, да енаралы, да адмиралы, лучше бы толком говорили. Дело наше серьезное. Тут криком ничего не поделаешь.

На некоторое время в избе воцарился относительный покой. Потом Зацепа заговорил, подбирая слова:

— Оно, конечно, насчет, скажем, Казани... Ну, мол, надо-ть взять Казань, а потом того — шарахнуть и на Москву... Так было сговорено! — вставил Хлопуша.

— Что верно, то верно. Так и было сговорено! — согласился Зацепа. — Опять же полячишки оченно того добиваются. Можно, мол, Казань, как воробья, шапкой накрыть и все такое. Езовит тоже советует. Опять же перевертень этот, Полуботок, езовитский выученик: иди, мол, на Москву, а больше никаких, шпарь во все лопатки, по сторонам не оглядайся. Одно слово — на кульерских...

— Та-ак, дальше! — протянул насмешливо Хлоцуша. — Так выходит, что все это езовитские выдумки да затейки, а нам Москва ни к чему?

— Нет, ты постой! — загорячился Зацепа. — Так нельзя! Заладил одно — Москва да Москва и слухать ничего не хочешь. А того не соображаешь, с кем на Москву идти-то? С нашей-то, скажем, рванью зеленой… со сволочью, которую Михельсонов и в хвост, и в гриву дует, где только попадет?

— На Михельсонова мы управку найдем! Убрали же наши кулевые и Бибикова енарала, и Кобчикова. Ну, вышла осечка раз, вышла два, а в третий — в самую точку запалим. Не велика птица, Михельсонов!

— Всех наши кулевые не переморят, как тараканов! — заспорил Зацепа. — Суворов енарал почище Михельсонова будет. Мордвинов адмирал тоже не плох. Да и Потемка... Не перебьешь всех, говорю.

— Ты это к чему? — спросил Хлопуша.

— А я вот к чему. Без осторожности в лужу сядем. Дело-то мы уж больно большое затеяли, а силы-то у нас не бог знать сколько. Народу, это точно, видимо-невидимо, да только народ-то наш больно трухлявый.

— Трухлявый? Это наши-то?!

— Наши, наши! — ответил решительно Зацепа. — Что дурака валяешь? Не знаешь, что ли? Главное дело, разе они, дуроломы, в сам деле из-за земли, да воли, да правов поднялись? Х-ха! Ну, которые по старой вере вроде пафнутьевских да филипповцев аль еще каких-то, те кой-как держатся. Казачье — туды-сюды. Твои варнаки сибирские лутче прочих... А все остальные — труха. Куды ветер дует, туды ее и несет, чуть ветер повернулся, так она столбом взвилась да и рассыпалась. Не было, что ль, такого?