Пугачев-победитель - Страница 28

— Кака така беда? Того же поля ягода!

— Кто их знает, может, и у них свой анпиратор имеется.

— Н-да, дела! — засопел Аким. — Все может быть. Как бы не передраться.

Подумав, буркнул:

— Валяй к попу. Буде ему глотку драть зря. Кончай базар, не до него теперь. А мы — айда на площадь, посмотрим, как и что. Может, добром сговоримся!

Храм быстро опустел. Весть о том, что к селу подходит другая часть «армии его пресветлого царского величества» всколыхнула всех молящихся. Потянуло под открытое небо. Многие разбегались по домам.

Кирюшка нашел среди толпившихся на паперти своего отца, причетника, и, дернув его за рукав, сказал:

— Ен-то белай!

— Ну?

— Белай, говорю.

— Ну, белый так белый!

— А баяли — чернявый...

Причетник забулькал.

— Да тебе-то что? Разве не все одно?

Подумав, Кирюшка, спросил:

— А отчего, тятька, у него нос такой?

— Какой такой?

— Будто слива!

И опять причетник забулькал, щуря глаза

— Слива, гришь? Н-ну, так полагается. Одно слово — царский нос. Орлиный.

— А рази у орла нос-то сливою? У него — крючком.

— Да отвяжись ты! — рассердился причетник. — У одного крючком, у другого — ящичком...

ГЛАВА ДЕВЯТАЯ

Пока отец Сергий служил обедню, по дороге из Безводного в Курганское втягивались отдельными довольно многолюдными группами сторонники Акима и Назарки. Многие ехали в телегах, другие шли пешком, были и такие, что тащили с собой всякую рухлядь, награбленную в Безводном, или гнали собственный или чужой скот. Втянувшись в Курганское, пришедшие разбредались по избам, часть же принялась устраиваться табором на обширной пыльной, поросшей тощей травой площади. На улицах и особенно на площади шла суетня, стоял многоголосый гул, слышалась перебранка, бабий визг, что-то пьяное пение. Посреди площади стоял, поднимаясь над окружившей его толпой, приведенный из далеких степей облезлый верблюд, презрительно озиравший галдящую толпу своими черными глазами.

К концу обедни на той же площади стали появляться люди, пришедшие в Курганское с другого конца — по дороге, связывающей Курганское с деревушкой Анниндар, принадлежавшей помещику Арапову. Это и были передовые второй шайки пугачевцев, весть о приближении которой всполошила Назарку и Акима.

Прошло некоторое время. Наконец, когда анпиратор Аким и его енарал Назарка уже выбрались из церкви на площадь и криком собрали вокруг себя человек до ста вооруженных сторонников, по дороге из деревеньки Арапова прошел на площадь отряд вооруженных неуклюжими пиками конников, среди которых был напоминавший длинноногого паука огненно-рыжий горбун лет тридцати в ямщицкой шапке с павлиньим пером. Одет он был в старый зеленого сукна гренадерский мундир с серыми отворотами, плисовые шаровары и красные сафьяновые сапоги восточного образца с загнутыми вверх носками.

— Что за шум, а драки нету? — поинтересовался горбун. — По какой причине скопление? Что за люди?

Попавшийся ему по дороге парень из Безводного, вертевший в руках усаженную гвоздями дубину, ответил, глупо ухмыляясь:

— По случаю пребывания царского величества осударя Петра Федоровича с енаралами и адмиралами.

— Это откедова же такая знатная персона сюды пожаловала? — злобно вопрошал горбун.

— Из Безводнова, А ты кто будешь?

— Вот я тебе покажу, кто я! — визгливо крикнул горбун, наезжая на безводновца и норовя достать того нагайкой.

Безводновец увернулся и угрожающе взмахнул своей страшной дубиной.

— Не замай. Ребята-а! Наших бьют!

Горбун, не обращая на него внимания, подъехал к вышедшим из церкви Акиму и Назарке.

— Кто такие будете?

Назарка, не без тревоги поглядывая вокруг, ответил:

— Находисся перед светлыми очами его царского величества, осударя Петра Федорыча всея Руси!

Горбатый обратился к тупо глядевшему на него Акиму.

— Это ты-то и есть царское величество?

— Мы! — ответил нерешительно Аким.

— Тэк-с, — прошипел горбатый. — А я-то кто же тогда буду?

— А ты кто?

— А я тоже царское величество. Хошь кого спроси!

Вертевшийся тут же Кирюшка радостно взвизгнул:

— Тятька! Еще анпиратор! Рыжий!

Два анпиратора злобно меряли друг друга глазами, словно два волка. Вокруг того и другого собрались их сторонники. Количественный перевес был у акимовцев, но сторонники рыжего горбуна все были на конях, тогда как с Акимом было всего человек десять вершников.

— Будем биться или будем мириться? — спросил вполголоса Аким.

— А этот как придется! — ответил горбун. — Ежели ты отсюда убересся, то будем мириться.

— Вона! Почему я должен убираться? Разе не я первый сюда пришедши? — заспорил Аким. — Нас больше, мы тебе бока-то обломаем...

— Бабушка надвое сказала! — огрызнулся горбатый, однако убедившись, что акимовцев действительно много и что его собственные сторонники не очень-то охочи драться, переменил обхождение.

— Когда так, пусть будет так! Для чего драться, когда можно мириться. Ну, ты будь анпиратор, а я буду цесаревич.

— То есть, как это? — удивился Аким.

— Оченно просто. Ходи ты в Петрах Федорычах, а я буду в Павлах Петровичах. Ты, мол, отец и все такое, а я твой, скажем, перворожденный сын и твоего пристоль отечества законный наследник. По рукам?

Аким почесал пятернею затылок, потом потрогал побаливавший нос и ухмыльнулся.

— Ловко придумал, парень. Ну, давай целоваться, что ли!

Горбатый сошел с коня, и они обнялись.

Назарка закричал:

— Виват!

Успевший забраться на колокольню причетник затрезвонил в малые колокола.

В господском доме Кургановых растаскивание дворовыми барского имущества за эти дни привело к тому, что усадьба казалась полуразрушенной. Все, что только можно было утащить, уже было утащено. По комнатам валялись книги дорогой библиотеки, ими занимались ребятишки, выдиравшие из переплетенных томов «картинки». Обивка стульев, кресел, диванов была уже содрана. Кто-то ободрал и штофную материю, которой были прикрыты стены гостиной. Успели вывинтить и унести дверные ручки, печные вьюшки, а пытаясь вынуть стекла из оконных переплетов и не справившись с этим, перебили с полсотни стекол. В большом зале висевшие по стенам портреты трех поколений князей Кургановых, начиная с князя Никиты, вместе с Петром воевавшего со шведами, и кончая князем Иваном, уехавшим в Казань, были перепорчены самым варварским образом. Везде и всюду валялись какие-то тряпки, грязная бумага, осколки неведомо зачем разбитой посуды.