Пугачев-победитель - Страница 11

После ужина перешли в «китайскую гостиную» — большую комнату, стены которой были затянуты золотистым китайским шелком с неподражаемыми, шитыми шелками разных красок изображениями сказочных зверей, птиц и цветов.

Усаживаясь за ломберным столом, императрица вымолвила задумчиво:

— Мои французские друзья бомбардируют меня письмами с советом объявить немедленно освобождение крестьян. По их мнению, это является единственным верным способом умиротворения страны...

— Вздор! — сухо сказал граф Строганов.

— Это разорит всех нас! — откликнулся капризным тоном Левушка Нарышкин.

— Ежели бы только дело ограничилось разорением помещиков, — медленно и веско промолвил Загорянский, — это было бы еще полбеды. Но внезапная отмена крепостного права означает мгновенную ломку и развал всего строя. Сие было бы разрушением всего государства. Столь глубокие преобразования могут быть производимы только в мирное время, когда всему зданию власти не грозит ни малейшая опасность. Да и то требуется для сего большая подготовка.

— У дворянства немало грехов, — отозвалась Воронцова-Дашкова, — но ведь это единственное сколько-нибудь просвещенное и сколько-нибудь государственно мыслящее сословие!

— Единственный, покуда, источник, из которого можно черпать потребный состав для офицерства и высших чиновных рангов! — подтвердил Загорянский. — От дворянства можно и должно требовать жертв на пользу отечества, но уничтожать дворянство нельзя. Освобождение крестьян без выкупа есть уничтожение всего сословия. Уплатить же дворянству вознаграждение за освобождение крестьян нечем. Не забывайте, что и наша промышленность в значительной степени находится в руках того же дворянства. Бюргерского сословия у нас, собственно говоря, имеются только зачатки...

— Нам надо считаться с возможностью осложнений со стороны иностранных держав, — задумчиво сказала императрица. — Последние депеши из Лондона, Берлина и Вены говорят, что между правительствами сих держав деятельно идут таинственные переговоры. Старая лиса, Фридрих прусский, подбивает других. Чесноков пишет из Лондона, что там открыто говорят о большом европейском союзе для войны с Россией.

Помолчав, она задумчиво вымолвила:

— Ненавидят они нас. Вся Европа ненавидит!

Улыбаясь кончиками губ, Загорянский тихо откликнулся:

— Ненависти настоящей нет. Но желание раздавить нас — оно имеется. Еще Генрих IV накануне своей смерти от ножа сумасшедшего Равальяка вел переговоры об образовании европейской коалиции, целью которой было выгнать русских или, как говорили, «московитов», из Европы в Азию. Сто пятьдесят лет тому назад шведский король поздравлял сейм с тем, что «Московия перестала существовать». Полтава произвела ошеломляющее впечатление на всю Европу.

Друзей у нас не было, нету и не будет. Да и вообще, разве могут быть «друзья» у государства. У него могут быть союзники, когда это представляется им почему-либо выгодным, но о дружбе смешно и говорить...

— У нас и союзников нет! — скорбно вымолвила государыня.

— И никогда не было! — подтвердил Загорянский. — Дабы союз был прочен, надо, чтобы он покоился на общности интересов. Какая же общность интересов может быть между Россией и другими государствами? Торговые интересы очень слабы: мы почти ничего не покупаем у соседей, да и вывозим за границу сущую малость. Все могут отлично обойтись и без нас. А что касается общности политической, то и ее трудно найти. Вон, при покойной государыне Елизавете — мы это на опыте узнали — наши союзницы Австрия и Франция боялись нас чуть ли не больше, чем Фридриха. Нам они отводили роль того кота, лапками коего хитрая обезьяна каштаны из огня вытаскивать любит...

Кто-то засмеялся.

— Надо, однако, признаться, — продолжал Загорянский, — любить-то нас есть ли за что? Для всего католического мира мы — «схизматики», злые еретики, та же ненавистная им еретическая Византия, только перебравшаяся с берегов Босфора в брянские леса да в московские болота. Для некатоликов мы — «азиаты», степные варвары, орда, нахрапом влезшая в Европу и раскинувшая свой стан на тех местах, которыми многие соблазняются. Ну, да и то сказать: за нынешний век напугали мы старушку Европу немало. У нее, дамы субтильной и тонкого воспитания, сложение деликатное. Ей частенько и невесть что мерещится, когда она в расстройстве обретается. А тут под боком сидит в частом ельничке, подберезничке этакий медведь лохматый да косолапый и нет-нет да и рявкнет. А ей, Европе, сейчас же казаться начинает, будто медведю надоело в своей трущобе обретаться и вот-вот вылезет он оттуда да и начнет европейских коров, а может и самих пастухов, драть...

В этом смысле еще батюшка грозный царь Иван Васильевич своей борьбой с Ливонским орденом всей Европе надолго настроение испортил. А батюшка Петр Алексеич — и того хуже. Вишь, пришла ему такая причуда окно в Европу прорубить. А Россия-матушка, которую швед от прорубленного Петром окошечка отогнать норовил, высунула в окошечко не лик свой прекрасный девичий, а ручку, хоть и белую, да очень уж увесистую, а в ручке — петровского мастера Винуса игрушечки: штыки кованые, сабельки острые да пушки горластые. Кому же приятно сие зрелище?

— Кругом враги, крутом враги! — с горечью шептала императрица, задумчиво раздавая игральные карты.

— У всех это так! — продолжал Загорянский. — Не мы одни. Ежели в древности некоторый мудрый философ понял истину, что, мол, «человек человеку — волк», то пора бы и нам додуматься до сей простой истины, что «государство государству — тигр лютый». Ну, и сделать из сего соответствующий вывод...